Религиозный смысл любви.
…. Век XIX весь был и прошел под эгидой духоборчества и духовного восстановления основ Православия и православной веры. Это не означало, что XIX столетие стало переломным в жизни многих дальнейших поколений, но это означало, что как и другие века XIX столетие было шатким в духовном плане, и далеко неординарно представляемом. Николай Бердяев писал, что «мы все, чего-то и что-то искали», увлекались немецким романтизмом, «навеянным» с Европы, и ее духом, который особенно стал проникать в наши духовные училища и даже семинарии. Но несмотря на это народ жил тогда не духоборческой идеей, сформированной в среде «европейской интеллигенции» , а чаянием обыкновенной жизни. — со своим бытом, заботами, народной культурой, народной традиционностью и многим чем еще. Больнее в общественном сознании встал вопрос о любви к России, больным он был потому, что многие видели в нем основополагающее, фундаментальное свое значение, то «КАКИМ ДУХОМ» будет жить человек и русский народ, то по какому пути он пойдет. По пути любви славянской и любви славянских народов, составлявших, да и составляющих могучую духовную силу, силу религиозного возрождения любви к Богу и ближним, или по пути все-таки заимствований из Европы, по пути по образному выражению Ключевского тех «некогда великих умов, который ныне (!) (в те времена тогда, что же говорить о сейчас??? ) мирно спят под мраморными плитами» . Ключевский был прав, просвещение , затронувшее все слов тогдашней народной европейской жизни уже не могло дать сколь бы то новых людей, знаменитых не в науке, а знаменитых своим «подвижничеством и благочестием», И только в Российской Империи мы видим целую плеяду таких великих подвижников и канонизированных Церковью святых, Начиная от возрождения монашеской традиции и учеников Паисия Величковского, насадивших зерно «иночества и Богоугодной , богобоязненной жизни» в монастыре, который затем станет популярным и одним из светочей духовного подвижничества и спасения от мира » в миру» — Оптина Пустынь, кончая знаменитыми нашими богословами Филаретом (Гумилевским), Филаретом (Амфитеатровым), Тихоном, епископом Воронежским, святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским и многими другими.
Смысл любви заключается в спасении в духе, и не только в духе, а в великой силе духа, причем духа веры, эта вера дана была не случайно славянским народам, которые пронесли ее через множество веков , невзгод, войн и смут и теперь путь возрождения России зиждется в «новом панславизме» — именно так думали А.С. Хомяков и братья Киреевские, не отрицая того, что Европа много «дала миру замечательных умов» , что у нее «есть чему поучиться» и учиться нужно, но дух ее никак не может быть свойственен духу славянскому, что путь европейского менталитета , который уже тогда пытались переложить на русскую «голову» — есть путь утопии., утопический «идеал». Действительно, будучи в Германии в те времена, Киреевский признался: «Кроме дубов, я ничего там не видел», то есть настолько дух его не воспринял европейский менталитет, да и не могу восприять. «Живости нету» — скажут потом, нет жизненного религиозного основания, нет стремления к жизни, ее полноты, стало быть и нет «живого знания». Эта концепция «живознания» станет одной из фундаментальных во всей религиозно-философской мысли Ивана Киреевского. И вправду, европейцы не могут переживать так как, переживает русский человек, это переживание самой сути вещей, в русской душе образует широту характера, широту самой русской души «готовой принять в себя всех и вся» и столь же негодовать, возмущаться, тому, когда душа эта не свободна. Да, русский человек любит «свободу», но не анархию, а свободу души, ее раскрепощенность, объять необъятное. Не случайно, для всей идеи и самой глубинной мысли славянофилов и Страхова и Киреевского и Аксаковых и даже в некотором роде Хомякова, которого не зря обвиняли в некоем «протестантизме», в том числе и господин Бердяев, — свойственно искание некоего всеохвата,- то есть утверждения мессианского пути для России. Герцен будет прав, когда скажет «Мы были как Двуликий Янус» в своих воспоминания «Былое и думы», — эта «двуликость» сочиталась все с тою же простотой, широтой, благожелательностью ко всем русской души, как же искать «путь» своего предназначения в мире- своей страны и «не навредить» «Европе», но учились то у Византии. Нет, не у Византии, оказывается «Византия был очень отсталой страной» напишет будучи во Франции Чаадаев под одним из псевдонимов своих в «De myzerable Bizance», смысл любви Руси к Византии «будет им перечеркнут», и трагизм этой идеи, будет воспринят в том, что о Византии еще долгое время не вспомнят, да, были святые отцы Церкви, была святоотеческая традиция, но что дала Византия? ОНА ДАЛА ВЕРУ, а забыть это означало для русской души потерять СМЫСЛ этой веры. к сожалению, смысл впоследствии и был потерян. Действительно, вперемежку с идеями просветителей Гегелем и особенно «мистической философией» Шеллинга русская интеллигенция вдруг встрепенулась, встрепенулась «тем прожектом», который вместе с клеветнической статьей по сути шел от Чаадаева, от «этого новоявленного буржуа», — но по правде сказать, это просто было для нее смакованием «новости» и не более того, ее не заботила судьба собственной страны, так КАК ОНА ВСЕГДА даже до момента расстрела царской семьи, заботила монарших особ, как она заботила всех тех, кто был им предан и служил верой и правдой. Поэтому, когда в каком-нибудь кружке собирались люди из «высшего общества» , они щеголяли нарядами, блистали «умом», заключающимся в знании нескольких высказываний из Канта или Гегеля, а еще лучше из Шеллинга и спорили, спорили, так, что наконец всласть «наспорившись» предавались шику и блеску. Это были мертвые души, в большинстве своем, потому, что кроме того, что они «говорили, говорили и еще раз говорили» ничего не следовало. ….. Между тем, возвратившись из Франции и конечно под впечатлением пережитого во время 1812 года Чаадаев Петр Яковлевич постепенно пересматривает свои взгляды и свое религиозно-философское мировоззрение. В те самые дни и минуты , когда Пестель вместе с другими готовит «восстание» в Петербурге , когда кажется и А.С. Пушкин еще думал «пойти или не пойти», и как бы с сожалением он потом напишет «В глубине Сибирских руд», — в этом самое время решался единственный вопрос- посмеят ли выстрелить, или любовь к народу, скорее к «интеллигенции» и на этот раз победит. Победила… многие были арестованы и сосланы в Сибирь на каторгу, поехали с ними и жены бывших декабристов, некоторые даже с семьями, об этом напишет А.С. Пушкин в своем стихотворении, посвященном «женам декабристов» . Но это было только всего лишь «восстание», недовольство чем и почему??? — «природа русского бунта- напишет впоследствии один из мыслителей, имя которого до нас не дошло»- заключается в том, что низы САМИ не могут, а верхи — не хотят», и действительно разве на Сенной площади был простой народ, и много ли его было? Нет конечно не много, и здесь именно смысл любви натыкается на свою противоположность, страшную суть всякого такого отхождения от любви, от покорности и правды — на суть ВРАЖДЫ. Вражда есть не просто небрежение историей, культурою, традиционностью своего народа, это есть не любовь к народу, не любовь и презирание «Божественного земного строительства» , ибо то, что на земле, то есть образ Прообраза на небе. Почему в 1927 году была подписала Декларация о лояльности митрополитом Серигием Страгородским? Потому, что Церковь испокон веку следует неписанному правилу, «всякая власть — есть от Бога, дарованная человеку». И тот кто противится этому правилу, этой истине растолкованной и высказанной апостолом Петром, — есть сеятель вражды. В нем нет любви и никогда возможно не было. Так не стало «любви» в той интеллигенции, которая стояла в 1825 году в морозы декабрьские на Сенной площади Петербурга. Потому, что когда «увидели», то поняли декабристы к чему приводит всякое неповиновение властям, а значит и Богу.
Всякое такое разделение ведет к реакции — не как «отсталости», «распада», «разрушения», «гнилостности» с легкой руки большевиков позиционировалось в истории это «слово», но как ЗАЩИТНОЙ РЕАКЦИИ, реакция в сущности есть «ответ» на деяние, на действие, направленное будь-то на человека, будь-то даже на животное, как скажем амеба уходит в тень , уползает под воздействием света- эта ее реакция. Потому, крайне неправомерно было бы повторять ярлыки большевистских идеологов о том, как они «понимали реакцию» — реакция — ответное действие тем процессам, которые стали возможны и привели к «возможности» опять же не единства людей, их пусть и временному разъединению, а смысл единства заложен в единстве как сохранении любви человека к человеку и к Богу, стало быть людей к Богу. Поэтому неудивительно, что при Николае I в России наступила «реакция», не реакция , а ответные действия по укреплению государственного организма против сил, из вне, посягающих на единство в любви к Богу народа и государства, в единстве в любви к правителю, в данном случае императору. Этим ответным действием стало усиление цензуры, которая впрочем не могла сколь бы то не было повлиять на те процессы, которые НАЧАЛИ происходить с событий декабря 1825 года, да может и раньше.
«Заступником» русской «интеллигенции» встал новый мыслитель, глубокий , одаренный умом сын знаменитого русского историка Сергея Соловьева- Владимир. Его блистательное восхождение на «олимп» известности среди научных кругов того времени, написание почти с немногим в 25-26 лет сначала магистерской, а затем и докторской диссертации , одна из которых вошла в его философское наследие под заглавием «Против позитивистов» в 1876 году — явилась действительно для многих поколений философов и мыслителей «кладом» религиозно-философского наследия Владимира Соловьева. Но Соловьев не был одним из тех, кто искренне любил русскую душу и Россию, не случайно путь к восхождению на философский «олимп», признание многими его сослуживцами, мыслителями и профессорами в том числе и МГУ, — вел его от мистических увлечений гностицизмом, от почти атеистических взглядов к вере во ВСЕЕДИНСТВО. Крайне осторожно, несмотря на то, что многие посвящают целые семинары, целые конференции его наследию, проблемам философским и религиозным поднятым им в свое время- крайне осторожно можно говорить о нем как о «Православном философе». Человек он был не православный, хотя конечно религиозный опыт свойственный ему, как и многим стал для него тем «спасательным кругом», причем опыт вовсе не святых отцов, которых он читал намного позже в том числе и Оптиной Пустыни, — позволившим ему не потонуть в мистицизме и гностическом учении о Софии, какая ему являлась в виде «вечной Женственности». Но осадок остался, и вера не в Богочеловечество, а в то, что на земле можно построить Богочеловеческое общество, в единстве двух Церквей Православной и Римо-Католической стало очень опасным путем, и искушением, которое восприняла далеко не вся наша русская религиозная мысль. Владимир Соловье был «не от мира сего», всегда добр, не груб, учтив, его большие глаза говорили об открытости всем людям, зимой он мог отдать свою шубу скитальцу или нищему, и при этом сам остаться без всего. Он был очень милосердным, но в этом человеке парадоксально уживалось христианское смирение, преданность Церкви и в тоже время очень непонятные думы, о единстве всего человечества, о построении Царствия Божия на земле, едва ли это была его мысль, конечно разговоры со Штросмайером католическим священнослужителем ,будучи и посещая Балканы, беседуя с ним в Сербии на него произвели огромное впечатление, это по сути было связано и с историческими событиями восстановления у нас единства старокатоликов и православных, к чему особенно ранее еще по долгу службы был причислен и об этом усердствовал Уильям Пальмер, но потеряв всякую надежду «на такой диалог» , и такое воссоединение обратился в англиканство.
Очень сложно говорить о смысле любви у Соловьев, потому, что это довольно глубокий, сложный, но тем не менее не без греха в философии — мыслитель. Грех его заключался в какой-то скрытой самоуверенности, что он уходя от «мира», подолгу размышляя, подолгу фактически посвящая себя всего философии-, было дело, что он почти по целым неделям, а иной раз и месяцам не выходил из дому- так занят он своим письмом был- не замечал реальности. Склонность к фантазерству, выдумкам поразительно сочеталось во Владимире Соловьеве с практичностью его ума, глубоким теоретизированием, все охватом мысли, идеи, и очень глубокими размышлениями, и Христос для него как Богочеловек ЕСТЬ в мире сем, а любовь Христова простирается на абсолютно всех людей, так, что и мы связаны с Ним стремлением к Богочеловечеству- именно эта идея не давала ему покоя. Как же связать его софиологию? Если София и пришла в мир и был «предсотворена» для того, что СПАСТИ Его , поразительно то, что Соловьев вначале- и этот стало конечно важным сущностным моментом, который упускают из виду при исследовании его наследия- это не София с точки зрения христианского учения, это гностико-КАББАЛИСТИЧЕСКАЯ , да именно каббалистическая, не нужно думать, что Соловьев не увлекался каббалой и мистицизмом- софия. Также как вечный «АДАМ» у каббалистов «Адам-Кадмон» — есть символ человекобога, также и гностико-каббалистическая София Соловьева есть «Образ Вечной женственности». Естественно, здесь нужно понимать и чувства Владимира Соловьева, которые привели к сублимации — то есть, то, что он был одинок , его переживания привели к такому образу женственной Софии. София «спасает не только мир», но и космос весь «обречен» потому, что грех человека распространился на всю «тварь», что привело к разъединению в творении всего мира с Богом, между миром и человеком, человеком и Богом установилась «пропасть», которая может быть преодолена только Любовью, Любовь олицетворяет София, «пред сотворенная, но тварная», почему так? Очевидно, что Бог посылает «Софию», для того, чтобы ОНА спасла мир, это очень принципиально, если Богочеловек Иисус Христос есть связующее «ЗВЕНО» и главное , Он есть Личность , но не у Соловьева, — которая связывает снова мир, то София ЕГО СПАСАЕТ. Здесь крайне важно, то, что не Богочеловек Господь Иисус Христос спасает, посредством Крестной Жертвы Своей мир человеческий от греха и посредством спасения человеков и всю «тварь», а София. Смысл любви для Владимира Соловьева заключается во обретении всеединства в мире человеческом, только через объединение мировое людей, веру их в одну религию ВСЕЕДИНСТВА возможно СПАСТИСЬ здесь на земле. Против этого выступали «младшие русские мыслители»в том числе и Федор Михайлович Достоевский. Об этом будет рассказано в следующей статье.
Оставить комментарий